Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман

скривила губы, – такие, как он, никогда не женятся. Какая я была дура, что поверила ему… – она знала, что с Александром все будет по-другому. Девушка прислушалась к голосам из гостиной. Лада разучивала с двойняшками еврейскую песню:

– Шана това, шана това… – звенели детские голоса, Лада наигрывала на подержанном пианино:

– Скоро еврейский Новый Год, – вспомнила Густи, – дядя Эмиль смеялся, что яблок у них больше, чем достаточно… – деревья, высаженные Маргаритой первым послевоенным летом, клонились под тяжестью плодов. Густи пекла к чаю пирог по рецепту тети Марты:

– Сметаны здесь не достать, но со крем-фреш он тоже хорошо получается… – в саду Гольдбергов росли ароматные зимние кальвили. Лада делала сидр и сушила плоды:

– Джемы она тоже варит… – тоскливо подумала Густи, – я хочу, чтобы у меня так случилось с Александром. Мы оба сироты, у нас будет большая семья… – дверь передней стукнула, заворчал Гамен. Густи крикнула:

– Тиква, это ты… – девушка после школы вела занятия в рудничном клубе, – где у вас ванильная эссенция… – на нее повеяло прохладным ароматом лилий.

Виллем стоял на пороге кухни, неловко держа букет. Костюм на бароне топорщился, рукав пиджака запачкала пыль:

– У него руки грязные, – заметила Густи, – он в отпуске, но спускается в шахты наравне с другими инженерами. Уголь не отмоешь, как ни старайся… – ложка шлепнулась в тесто, Густи открыла рот. Кузен опустился на одно колено:

– Густи, – пробормотал он, – я давно хотел это сказать, и вот… В общем, я тебя люблю. Пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой.

Вечерами Эмиль работал у себя в кабинете. Включая радиолу от «К и К», он устанавливал рычажок громкости на самую низкую отметку:

– Зрение у меня подкачало, но слух отменный, – смеялся Гольдберг, – в доме всегда такой шум, что вечерами хочется покоя…

После девяти вечера двойняшки отправлялись в постели, обложившись куклами и детскими журналами. Рассказав девочкам сказку, Эмиль заглядывал в новую, устроенную в мае детскую. Мишель мирно сопела в колыбели, колебался кружевной балдахин, на ковре виднелось что-то темное. Гамен зевал, оскалив белые зубы, виляя пышным, закрученным в бублик хвостом:

– Еще один щеночек родился, – улыбался Гольдберг, – ты у нас тоже чадолюбивый отец…

Гамен перекочевал в детскую в день, когда Лада с девочкой вернулись домой из рудничной больницы. Поправив одеяльце на малышке, Гольдберг смотрел на полуоткрытую дверь, ведущую в комнату Лады. Горела лампа под зеленым абажуром, он слушал шелест страниц. Лада обычно читала по вечерам:

– Она помогает малышкам со школьными заданиями, учит английский язык… – он делал шаг в сторону комнаты, но останавливал себя:

– Нельзя, нельзя. Она тебя не любит, недостойно мужчины пользоваться ее… – Гольдберг искал слово, – затруднительным положением… – держа на руках Мишель, купая ее, меняя пеленки, он не мог представить, что девочка с Ладой уедет из Мон-Сен-Мартена. Эмиль знал, кто отец ребенка, но говорил себе:

– Это ничего не значит. Она моя дочь, как Роза с Элизой, как Тиква, как Аннет и Надин… – сердце захлестывала боль:

– Старших девочек я потерял, но я не могу лишиться Мишель. Но если Лада встретит кого-то, полюбит его, мне ее не остановить… – он предпочитал не думать о будущем:

– Что на меня не похоже… – сняв пенсне, он потер усталые глаза, – в поселке меня считают осторожным человеком. Был бы я осторожным, я бы двадцать лет назад уехал в Швейцарию, куда меня собирался переправить господин барон… – Эмиль знал, почему в сороковом году, рискуя жизнью, он остался в Бельгии:

– Я не хотел бежать, прятаться, – понял он, – странно, словно я не еврей, а какой-нибудь потомок Арденнского Вепря. Хотя в варшавском гетто тоже восстали евреи… – Маргарита замечала, что он упрямством похож на нее и Виллема:

– Они потомки Вепря по прямой линии, – вздохнул Эмиль, – Виллем только что проявил их знаменитое упорство… – они с Ладой только знали, что барон сделал предложение Густи:

– Она отказала, – Гольдберг нашел на столе папиросы, – объяснила, что не любит его. Отказала и уехала в Лондон, а Виллем отправился в Париж за Джо. Вместо трех недель отпуска он едва отгулял неделю… – Эмиль понимал, что юноша не хочет оставаться в Мон-Сен-Мартене:

– Здесь едва зайдешь к табачнику за папиросами, а у тебя выспросят твою родословную до десятого колена. Но это и хорошо, никто чужой сюда не сунется… – Лада еще опасалась появления в поселке русских. Гольдберг успокаивал жену тем, что он еще не потерял партизанского чутья:

– Благодаря ему я воевал пять лет и выжил, – сварливо сказал он Ладе, – я подсадных уток вычисляю с первого взгляда. Агент русских не двинется дальше перрона станции… – он видел тревогу в голубовато-серых глазах жены:

– Если Кепка узнает, что Лада жива, если он услышит о рождении Мишель… – Гольдберг не хотел о таком думать, утешая себя тем, что Лада и малышка в безопасности:

– Под моим крылом, а оно надежное…

Он перелистывал отснятую на новой американской копировальной машине историю болезни, присланную из Нью-Йорка:

– Надо и нам такую завести, – решил Гольдберг, – но ведь они дорогие и занимают почти целую комнату. Правление выделит фонды только для одной машины и поставят ее явно не в больницу. Придется, как и раньше, стучать на машинке под копирку… – искривленные, ловкие пальцы, шелестели страницами. Судя по заключению американских врачей, кузен Теодор мог вполне увидеть новый век:

– Осталось сорок лет, – подумал Гольдберг, – мне пойдет девятый десяток. Надо тоже бросить курить… – с малышкой в доме он курил только во дворе или в кабинете. Отказавшись от курения и русских блинов с икрой под водку, Теодор занялся, как выражались американцы, спортом:

– Папа прислушался к моим и маминым просьбам… – вспомнил Гольдберг письмо Марты, – тем более, Петька отлично играет в баскетбол. Он может претендовать на спортивную стипендию для университета. Папа оборудовал в особняке, в Сиэтле, гимнастический зал. Теперь они с Петей занимаются вместе… – судя по фотографиям с западного побережья, Теодор выглядел отлично:

– Операция ему не понадобилась, и хорошо, что так… – Гольдберг прислушался к бубнящему диктору, – опять какие-то неприятности в Конго…

Под историей болезни Теодора лежал черновик статьи Маргариты о лечении африканских лихорадок. Будущая доктор Кардозо ссылалась на инцидент, приведший к смерти ее предка, в девятнадцатом веке:

– Она заказала документы из архива Лейденского университета. Аутопсии не делали, тела Шмуэля и Авиталь предали огню. То есть делали, Шмуэль вскрывал труп жены, находясь при смерти… – Гольдберг передернулся:

– Ясно, что он заразился при аутопсии скончавшегося на корабле матроса. Вирус более смертелен, чем чума, но он хотя бы не передается по воздуху. Однако наверняка есть и другие вирусы… – матроса укусила больная обезьяна:

– Маргарита очень осторожна, она врач моей выучки… – напомнил себе Эмиль, – она следит за такими вещами… – дверь тихонько скрипнула, он услышал робкий голос:

– Месье Гольдберг, я чаю заварила, не хотите… Есть лимон, свежие сливки, выпечка… – при детях Лада называла его по имени:

– Наедине она так не делает… – Эмиль вернул очки на нос, – мы вообще редко остаемся наедине. Я принимал у нее роды, я все видел… – он разозлился на себя:

– Как врач, и никак по-другому. Не думай об этом, вы даже в одной комнате нечасто бываете вместе… – дети считали, что Лада спит отдельно из-за малышки.

Не думать было невозможно. На него пахнуло ванилью, Лада пристроила поднос на краю стола:

– Мильфей и крем-карамель… – она смутилась, – я помню, что вы любите крем-карамель… – Гольдберг бессильно понял:

– Что я люблю рыбный суп, она тоже помнит. Она варит уху с русскими пирожками… – она комкала ворот кашемирового кардигана:

– Мишелочка спит… – Эмиль привык слышать русское, ласковое воркование Лады над дочерью, – а я читала, и вот… – Лада не знала, что сказать дальше:

– Он мне откажет, – испуганно подумала женщина, – как Густи отказала Виллему. Он меня не любит, он женился на мне из порядочности. Мишелочка дочь человека, пытавшегося его